Идейное и художественное своеобразие романа А. Камю «Посторонний» Своеобразие композиции романа «Посторонний»
Своеобразие композиции романа «Посторонний»
1. Особенности композиции произведения, которые отмечают
критики С.И. Великовский, М. Свердлов, Е. Неживая
Роман Альбера Камю «Посторонний» был написан в 1940 году и опубликован в 1942 году. Сюжетная линия «Постороннего» как и композиция линейна и состоит из двух частей. Известно, что критики восприняли роман благосклонно, так как идеи экзистенциализма к тому времени уже набрали популярность в интеллигентных кругах.
В монографии «Грани несчастного сознания: Театр, проза, философская эссеистика А. Камю» (1973 г.), а затем в послесловии к изданию прозы Камю советский литературовед Самарий Великовский отмечает относительную зеркальность двух частей и неоднозначность трактовки эпизодов жизни главного героя Мерсо в первой и второй частях. Он упоминает о том, что герой по многим параметрам похож на слабоумного или душевнобольного человека: «Записки «постороннего» – словно гирлянда попеременно загорающихся лампочек: глаз ослеплен каждой очередной вспышкой и не улавливает движения тока по проводу».[1]
Также критик акцентирует внимание на сатирическом подтексте произведения, перечисляя те стороны общественной жизни, которые высмеиваются автором во второй части произведения: «Сквозь оторопелое удивление «постороннего» проступает насмешка самого Камю над мертвым языком и ритуалом мертвой охранительной официальщины, лишь прикидывающейся осмысленной жизнедеятельностью».[2]
Михаил Свердлов в своей статье поднимает вопрос о присущей роману двусмысленности, говоря о том, что к концу романа все сказанное и рассказанное Мерсо воспринимается как двусмысленное. Роман начинаеся с отметки «нулевого градуса» в речи Мерсо: «Сегодня умерла мама»; а завершается аффектированной театральной декламацией – того же Мерсо: «... остается только пожелать, чтобы в день моей казни собралось побольше зрителей – и пусть они встретят меня криками ненависти». В данном случае критик задается вопросом: развивается ли характер Мерсо от начала к концу? Прослеживается ли в нем, хоть в какой-то мере, «диалектика души»? Убеждаясь в отрицательных ответах на волнующие вопросы, он пришел к выводу, что конец романа так и остается опровержением начала, начало же – опровержением конца.[3]
